Молодой инженер путей сообщения прибыл на строительство железной дороги и остановился в деревне, в крестьянской избе. Хозяйские дети заинтересовались приезжим, в особенности привезенной им круглой картонной коробкой, и однажды, когда старших не было дома, открыли ее и заглянули внутрь.

Роскошный пушистый зверь, свернувшись, лежал в коробке. Его густой коричневый мех отливал, как на морозе, серебром. Но это был не зверь, а бобровая опушка парадной шапки инженера. Для детей первое впечатление — сильнейшее, оно сделало личность инженера таинственной, приковало к нему внимание деревенских ребят…

Так умело заинтересовывает юного читателя в одной из своих повестей — «Революция на рельсах» — писатель Сергей Тимофеевич Григорьев. И это умение сразу же заинтересовать читателя и держать его в напряжении до самого конца большой или малой книги и есть основной писательский дар Григорьева.

Его далекие предки были ямщиками на большом Петербургском тракте; дед был лоцманом на барках, ходивших по рекам и Ладожскому озеру; отец — паровозным кочегаром, а потом — машинистом. Двадцать пять лет водил он пассажирские поезда.

Родился Сергей Тимофеевич Григорьев в Сызрани в 1875 году. «На шестом году жизни я при содействии руки отца в первый раз сдвинул ручку регулятора и стронул паровоз, — писал он в автобиографии. — С тех пор я нежно люблю паровозы». И эту любовь к машине, к таинственному, блещущему медью и маслом, окутанному паром и послушному руке человека чуду, Григорьев принес в детскую литературу, принес в нее своевременный интерес к технике и труду.

Очень помогло в этом писателю техническое образование. Детская увлеченность техникой не прошла с годами, и его потянуло в Технологический институт. Но занимательные рассказы отца об электротехническом заводе в Петербурге соблазнили Григорьева, и он поступил в Петербургский электротехнический институт. Учиться было трудно, так как в институте царил суровый, почти военный режим. Юный электротехник не выдержал, бросил учебу и, возвратившись на Волгу, провел там три года (1894–1897), работая то в Сызрани, то в Самаре, то в селе Печерском на Самарской луке.

Но диплом инженера был нужен. И Сергей Тимофеевич опять поехал в столицу и вторично поступил в тот же институт, чтобы завершить образование. Однако участие в студенческом движении и возникшая весной 1901 года угроза ареста заставили его, не закончив институт, покинуть Петербург. И снова Григорьев в родных местах — там, где прошло его детство.

В 1899 году он познакомился с Алексеем Максимовичем Горьким, печатавшим свои фельетоны в «Самарской газете». Вскоре и Григорьев поместил там рассказ «Нюта», задуманный им и для взрослых, и для детей.

До 1917 года Григорьев жил во многих городах Поволжья. «Нанесенный на карту Российской империи, мой жизненный путь, — писал в автобиографии Сергей Тимофеевич, — очень затейливо по ней петляет». А с 1922 года он прочно осел под Москвой, в Сергиевом Посаде, городе, переименованном в 1930 году в Загорск.

В то время там жили писатели Михаил Пришвин, Алексей Кожевников, художник Владимир Фаворский. Григорьева окружали мастера знаменитых сергиевских игрушек — резных и расписных петушков и баранов, медведей и лис.

В подмосковном затишье Григорьев пишет свои первые детские произведения: рассказ о Гражданской войне «Красный бакен» и повести «С мешком за смертью» и «Тайна Ани Гай» — о советских детях в голодные 1920-е годы.

В 1920-1930-е годы Григорьев создает несколько исторических повестей о прошлом нашей родины: «Берко-кантонист», «Флейтщик Фалалей» и «Мальчий бунт». Последняя повесть — об участии детей в знаменитой забастовке на Орехово-Зуевской фабрике. Чтобы изобразить стачечное движение ткачей, писатель ездил туда и на месте собирал материалы.

В годы Великой Отечественной войны Григорьевым была написана, пожалуй, лучшая его повесть — «Кругосветка», о большом путешествии А. М. Горького по Волге в 1895 году с самарской детворой. В этом произведении со всей полнотой раскрылся дар писателя — способность разговаривать с юным читателем так же серьезно, как и со взрослыми, и видеть важное, нужное дело, казалось бы, в простой детской игре.

Мужество русских людей, переход в военное время от детской игры к настоящему подвигу замечательно показаны Григорьевым в его лучших исторических повестях — «Александр Суворов» и «Малахов курган».

В книге «Александр Суворов» в плане игры описаны все знаменитые чудачества великого русского полководца: суворовские странности, хорошо понятные солдатам, и неожиданные для «сильных мира сего» поступки, в которых всегда проглядывают и народная мудрость, и тайный глубокий смысл.

Вот, например, как описан развод дворцовых караулов.

Император Павел I вводил в армии прусские порядки и хотел похвастаться ими перед Суворовым. Суворов же был категорически против этих нововведений. Однажды, так и не дождавшись конца развода, Суворов схватился за живот, вскрикнув: «Не могу больше! У меня брюхо болит!» — и уехал.

Другой эпизод происходит в Италии. Русские войска не могут выбить с сильной позиции французов. Суворов приказывает рыть для себя могилу. «Я не могу пережить такой день», — говорит он. И это окрылило солдат. Позиция была взята.

Интересна и рассказанная автором легенда о «живой» воде, которой окатывал себя в Италии Суворов, чтобы не забыть о живительной русской ключевой воде.

Образ Суворова в сознании солдат дан писателем в плане героическом. Вот что рассказывает старый солдат о штурме турецкой крепости Туртукай.

«„Однако так ли, сяк ли, — говорит Суворов, — Туртукай надо брать. Много ли турок?“ — „Да вшестеро против нашего“. — „Что скажете, богатыри?“ — спрашивает Суворов молодых. Те мнутся: „Маловато нас“». Тогда он ко мне самолично: «Помнишь, что Первый Петр турецкому султану сказал? Объясни-ка молодым». А вот что, товарищи, было. Хвастал перед Петром турецкий султан, что у него бойцов несметная сила. И достал султан из кармана шаровар пригоршню мака: «Попробуй-ка сосчитай, сколько у меня войска». Петр пошарил у себя в пустом кармане, достает одно-единственное зернышко перца да и говорит:

И Туртукай пал.

Я помню Сергея Тимофеевича грузным высоким человеком, с седой бородой и грустным взглядом задумчивых глаз, иногда вспыхивающих озорным блеском за стеклами старомодных очков.

Он имел обыкновение, прощаясь с собеседником, отдавать по-военному честь, произносить короткое словечко «чик» и тут же с улыбкой пояснять: «Честь имею кланяться».

С. Т. Григорьев был и остается одним из любимых юным читателем авторов. Он прожил большую жизнь и всегда отлично знал то, о чем писал.

«Окидывая взглядом свой жизненный путь, я с трепетом вижу, что был участником… событий на протяжении более половины столетия. И какого столетия!» — писал он в 1950 году, когда ему исполнилось семьдесят пять лет.

Г. Шторм